В память М.
Oceнь обесцветила губы и обветрила лицо.
Холодная вода промочила одежду, обувь и волосы.
Ресницы вцепились в серое небо.
А руки ломаются в нерешительных попытках немой речи.
На дворе симметричный 2002, тот самый год.
Мы тогда встретились в аэропорту, если так можно назвать то чем является второе Шереметьево. Ты никогда не доверял местной кухне а потому всегда носил с собой термос с кофе. Мы уселись с тобой в одном из кафе на втором этаже и ты угостил меня своим не-очень-то-и-божественным напитком и одновременно заказал шоколадку, чтобы никто не приставал.
«Прямо таки в Париж,» - говорю я.
«Угу,» - говоришь ты, киваешь, но явно не слушаешь. Да я, собственно, и не расчитывала.
Сижу, тихо помешиваю кофе в стаканчике от термоса и читаю газету у мужчины за соседним столиком. Ты же молчишь минут десять, посвящая всё своё внимание остаткам жидкости в термосе, а потом вдруг начинаешь напевать знакомую песню. «We will become silhouettes,» ухмыляешься и начинаешь рисовать на подвернувшейся под руку салфетке, «When the bodies finally go.» Всё таки что-то в тебе никогда не меняется, может именно поэтому я всё ещё узнаю тебя на улице, просто чувствую что я тебя знаю.
Если вдуматься, то мы давно уже последовали этому совету. Всё что осталось от нас двоих – силуэтты. И сегодня, сейчас, ты просто воскрешаешь нас на этих салфетках, придавая мне знакомые черты и грустную улыбку которую, я знаю, ты так не любишь. Себе же ты рисуешь чёрную шляпу и кисет табака; ты никогда не курил. Может когда-нибудь потом кто-то вырежет твои рисунки и нас с тобой наклеют на картон и сделают героями в театре теней или просто в кукольном театре.
«Мы скажем смерти fuck» - ехидно сообщаешь мне ты, - «И доживём до трёхсот лет.»
«Скорее мы скажем ей fuck, а она обидится,» - отвечаю тебе я, - «И тогда мы умрём молодыми.»
Когда мы с тобой прощались ты просто меня обнял, чуть крепче чем обычно, чуть дольше чем обычно не выпускал меня из своих рук, дышал в ухо теплотой.